Уважаемые читатели! Для сбережения ваших глаз я применила светло-оранжевую заливку, а если шрифт 12 пунктов для кого-то мелок, нажмите клавишу Ctrl и прокручивайте скроллер мыши для увеличения масштаба.

Маша.

Забрёл я к другу, изобретателю разных интересных штучек. В этот раз он изобрёл машину времени и предложил мне первому на ней прокатиться. Заверив, что езда вполне безопасна, он заодно рекомендовал и пункт назначения – время правления Екатерины II, большой охотницы до мужского пола, мотивируя это моим успехом у женщин, авось и с царицей удастся – неплохое может оказаться развлечение! Спешить было некуда, я и согласился. Поскольку машина перемещала во времени, а не в пространстве, нужно было выяснить, когда Екатерина бывала в Москве. Хоть мы в истории не знатоки, однако, оба знали, что цари после Петра жили в Петербурге. Решили позвонить в родной институт, где оба когда-то учились. На кафедре истории нам перечислили визиты Екатерины в Москву. Мы выбрали приезд на коронацию, продлившийся много месяцев.

Я оказался в лесу совершенно голым, не считая браслета на руке, сняв который, я мог немедленно вернуть себя назад. Очевидно, моему другу не было известно, что моя одежда не поедет со мной, иначе он предупредил бы. Предположительно, я находился в XVIII веке, но в лесу ни один признак на это не указывал. Возможно, мой друг подшутил надо мной и попросту отправил меня в подмосковный лес в моём XXI веке, тем более, что тут, судя по нераспустившимся деревьям, тоже конец апреля. Решить мои сомнения можно лишь выйдя из леса. Я стал определять свои координаты по известным мне ориентирам. В двух кварталах отсюда – станция метро Перово; если я нахожусь в прошлом, то метро тут нет и этот район находится за городской чертой. В противоположной стороне, тоже в двух кварталах – шоссе Энтузиастов, возможно, что и прежде там была дорога. Остаётся по солнцу идти на север. Путь по Второй Владимирской занял бы минут десять, но в лесу, идя наугад, обходя чащобу, чтоб не колоться сучьями да хвойными ветками, я шёл гораздо дольше. Наконец, я выбрался на оживлённую дорогу: шли люди, ехали конные повозки, не слишком опережая пешеходов, такая в колеях была грязь. Увиденное мной не оставило никаких сомнений: я действительно в XVIII веке. Нужно было чем-нибудь прикрыть срам, стал ломать ветки, но листья были ещё мелки, а лопухи всего с ладонь. Нашёл ёлку, её ветками и воспользовался. По дороге проезжал экипаж и я стал его останавливать. Кучер, видимо, поражённый моим видом, натянул вожжи и лошади остановились. Из экипажа появился его хозяин и с изумлением выслушал мой рассказ о разбойниках, забравших у меня всё, включая одежду. Мой вид говорил лучше моих слов и вскоре я ехал кое-как одетый из запаса доброго проезжего. До встречи со мной лошади шли шагом, а после до самой окраины города бежали рысью. Видимо и кучер был напуган, хоть на дороге постоянно встречались экипажи, телеги и пешие люди.

Теперь уже не помню, как въехали в город, поскольку пришлось рассказывать доброму человеку небылицы о себе и огляделся я, когда лошади остановились у ворот. На вопрос, куда я добираюсь, я без ложной скромности сказал, что еду к царице, вызвав не меньшее изумление, чем при встрече и кучеру было велено ехать к Кремлю. Тут стражники повели меня в присутственное место, не забыв допросить совсем перепуганного владельца экипажа и его кучера. Между тем, я смекнул, что несмотря на дарованную мне одежду, сильно от всех отличаюсь. Прежде всего стрижкой, во-вторых, своей речью – я не все слова понимал в их речи, так же, очевидно, и они воспринимали меня. Я требовал, чтоб меня доставили к царице, при этом держал себя уверенно и стражники стали суетиться, стремясь избавиться от меня. Скоро появился богато одетый молодой человек атлетического сложения, со шрамом на лице и стал расспрашивать, какое у меня дело к царице. Я уже обдумал основу рассказа о своих злоключениях, а детали собирался использовать из приключенческих книг и фильмов, которых тут не знали. Я сказал вельможе, что являюсь послом Арктики – могущественного государства на севере. По пути в Москву меня ограбили. Никаких документов у меня нет. Теперь мне необходимо встретиться с царицей. Вельможа сказал, что царица до завтра в отъезде, а я могу до её приезда расположиться в его доме. Меня это устраивало; подали карету и мы уехали к явному облегчению стражников. В карете молодой господин представился Алексеем Орловым и я вспомнил что у Екатерины был любовник с такой фамилией. Надо же мне было сразу нарваться на соперника. Шрам его не украшал, впрочем, как я знал, и другой любовник – Потёмкин – тоже был с дефектом, без одного глаза. О других любовниках я ничего не знал, поэтому не спешил судить об извращённом вкусе царицы. Лишь поехали, Орлов начал меня расспрашивать о моём государстве, о целях посольства… Не буду приводить длинный диалог, лучше кратко изложу свою легенду и объясню, почему она именно такова.

Арктика – государство на острове размером с Британию и с таким же населением, но превосходящее Британию в своём развитии несравнимо. Находится остров в Ледовитом океане, в сотне вёрст от берега Таймыра – самого северного края Сибири. Несмотря на положение острова, климат на нём тёплый, поскольку окружён высокими горами и греется подземным теплом, повсюду во множестве горячие источники. Я знал, что Север ещё не исследован и мог много наплести, причём на реальном материале – ведь я учитель географии! Хотя, тогда я жалел, что не был преподавателем истории. Впрочем, история географических открытий мне хорошо известна, Арктика – хорошее место для вымышленного государства. Я рассказал о трудном пути через Таймыр, по Енисею, через Сибирь, Урал, сначала на собаках, потом на оленях, наконец, на лошадях. В далёкие времена, по моей легенде, русские люди добирались до острова и оседали на нём. Со временем образовалось мощное государство. Теперь понятно, почему мой язык так схож с русским – у нас его и называют русским. Правит Арктикой мой отец, а я его единственный наследник. Мы решили установить связи с Россией, но задача оказалась чересчур трудной. Множество людей погибло в пути, а в довершение, я уже перед самой Москвой был ограблен. Поначалу Орлов задавал вопросы, но я опасался, что он спросит такое, на что я не сумею ответить, поэтому я взял у него инициативу и стал рассказывать захватывающий приключенческий роман, заимствуя эпизоды у разных авторов, прочтённых мной с детства в великом множестве. Поскольку Орлов ничего этого знать не мог, он слушал с широко открытыми глазами (если хотите – ртом) и никаких вопросов у него не успевало возникнуть. Мой рассказ, начавшись в карете, продолжался в доме Орлова, пока не стало темнеть. Зажгли свечи, подали ужин и мы долго ещё говорили за столом. Наконец, Орлов сжалился и предложил спать. Слуги отвели меня в мою спальню. Засыпая на пуховой перине с превосходным ужином в желудке, я думал – хороший мужик Орлов, не стану отнимать у него любовницу!

Утром возле постели я нашёл хорошее бельё и шикарный халат. Чулки я оставил – не зная, как их фиксировать, чтоб не спадали, надел изящные комнатные туфли на босу ногу. Явился брадобрей, побрил меня и пытался причесать мои короткие волосы, за ним слуга пригласил завтракать. За столом Орлов был не один, утром явился его брат – Григорий. Он с царицей ездил в монастырь, ночь, очевидно, провёл в царской спальне, он-то, видимо, и есть её любовник. На вид ему около тридцати, сложения крепкого, внешность приятная для дам. Постарше Алексея и силой, наверно, не уступит. Братья уже успели поговорить и Григорий обращался ко мне «Ваше высочество». Я ещё не разбирался в титулах, но понял, что так должно обращаться к царскому сыну. Я обращался к обоим братьям по имени-отчеству и просил обращаться ко мне так же, это было мне привычней! – «Ведь мы не на официальном приёме, господа». Кажется, это обоим Орловым понравилось. За завтраком расспрашивал уже Григорий. Зная свою учительскую привычку – хорошо готовиться к уроку, но уж в каждом классе повторять одну версию, я избегал при Алексее выдавать стереотипное клише, рассказ комкал, сокращал и был гораздо менее вчерашнего убедителен. Наконец, Алексей потребовал дать мне молча поесть, а братья стали решать, во что меня одеть, чтоб представить царице. Поначалу предложили наскоро перешить их одёжу, которая – видно из сравнения – будет мне просторна, но я резко отказался: не к лицу-де царевичу одеваться с чужого плеча, что оказалось для них достаточным резоном.

В действительности я не хотел носить такую одежду, думая, что буду в ней неловок, возможно, и смешон. Уж лучше в диковинной, зато привычной одёжке. Решили срочно звать портного, да и сапожника заодно. Явились портной с сапожником и затеяли меня обмерять. Я объяснил, каков должен быть мой кафтан; более всего портного поразило, что портки необходимо заутюжить складками спереди и сзади. Сапожнику мне нечего было сказать. Лишь только закончили снимать мерки, как появился старший Орлов в обществе нового господина, представленного мне адъюнктом (звание, чуть меньше профессорского) Зайцевым Иваном Михайловичем. Он принёс с собой «Атлас Российский» на двадцати картах, издания 1745 года, имеющий для меня профессиональную ценность. Меня просили показать на карте место Арктики. Несложно было догадаться, что Орлов-старший намерен проверить, не шарлатан ли я! Не подавая виду, что вижу сомнения Орлова, чтоб не ронять достоинства царского сына, я спокойно показал на карте пальцем и попросил дать мне бумагу и ручку. Принесли бумагу и чернильный прибор. Я извлёк из бронзового сосуда гусиное перо и искал в приборе чернильницу. Сняли крышку, я сунул перо в чернила и собрался чертить остров на чистом листе, «но клякса, чёрная как жук, с конца пера стекает вдруг!». Видя мои неумелые действия и мой конфуз, Орлов-старший сказал: «Да вы грамотны ли, ваше высочество?». Оставляя множественные кляксы, я нарисовал сначала Таймыр и мнимую Арктику поблизости, затем стал рисовать фрагменты из атласа, где были существенные ошибки и сделал надписи, вызвав замечания к правописанию, на кои твёрдо заявил, что весьма грамотен, так у нас пишут. По их просьбе написать что-нибудь для понятия о моём языке – написал им стишок: «Долго ль мне гулять на свете то в коляске, то верхом, то в кибитке, то в карете, то в телеге, то пешком? Не в наследственной берлоге, не средь отческих могил, на большой мне, знать, дороге умереть господь сулил. На каменьях под копытом, на горе под колесом, иль во рву, водой размытом, под разобранным мостом. Иль чума меня подцепит, иль мороз окостенит, иль мне в лоб шлагбаум влепит непроворный инвалид. Иль в лесу под нож злодею попадуся в стороне, иль со скуки околею где-нибудь в карантине. То ли дело быть на месте, по Мясницкой разъезжать, о деревне, о невесте на досуге помышлять! То ли дело рюмка рома, ночью сон, поутру чай; то ли дело, братцы, дома!.. Ну, пошёл же, погоняй!..». По мере писания, я осваивался с пером, и, хоть по-прежнему лепил кляксы, лихо строчил по бумаге. Орловы и Зайцев склонились над моим письмом и читали следом по слогам, весело смеясь и одобрив в конце. Григорий, взяв с чернильного прибора одну из принадлежностей, посыпал из неё порошком написанное мной, а на мой вопрос объяснил, что так принято высушивать чернила. – «Да у вас там всё по-другому, и пишете не так, и песком не посыпаете, даже буквы другие. Одно, видать, одинаково – и в Москве, и в Арктике есть улица Мясницкая. Я из стихов пропустил одно четверостишье про любимый Пушкиным ресторан Яр, не зная, был ли он уже при Екатерине, а Мясницкую не учёл. Впредь надо быть внимательней! Зайцева интересовали мои рисунки. Я объяснил, что это поправки к карте, затем университетский адъюнкт получил урок географии от школьного учителя, прийдя от того в неописуемый восторг. – «Вам непременно следует встретиться с Ломоносовым, он мечтает о снаряжении северной морской экспедиции и будет счастлив поговорить с вами. Я сегодня же ему отпишу в Петербург, он обязательно приедет. С таким знанием географии я не встречался!». После ухода Зайцева Орлов-старший заметно изменился в отношениях со мной – исчезла ирония, вопросы стали более деловыми, а тон корректным. Алексею меняться не было нужды: он и до Зайцева был расположен ко мне всем сердцем – более всё равно некуда.

Начался обед. Алексей спросил – крещёный ли я? Почему я не перекрестился вчера, входя в дом, потом перед ужином, завтраком и вот теперь? Я ответил, что, конечно же, я крещёный, но у нас несколько другие традиции и крестятся редкие люди, в основном в церкви. Оба Орловых удивились этому и принялись с аппетитом есть и пить, поразившись, что я ограничился одной рюмкой, усмотрев и в этом странную арктическую традицию. Обедали спокойно, по крайней мере, я. Орловы из деликатности дали мне отдохнуть от вопросов и я с удовольствием ел, одновременно смакуя мысль наказать Григория за проявленное недоверие ко мне – разумеется, через лишение любовницы! После обеда подали кофей, весьма горячий, крепкий и горький, я стал пихать в него безмерно сахар – намного плотнее привычного, потому трудно растворимого; Орловы заметили в этом признак аристократизма – не щадить дорогой продукт. За кофеем Алексей спросил об арктической армии, вооружении. Понятно, что я не мог говорить о современном оружии, чтоб не потерять доверие; вспомнив, что и Пушкин, и Лермонтов убиты из кремнёвых пистолетов, придумал чем удивить и решил описать винтовку Мосина (с такой я охотился в Сибири там ещё встречаются после русско-японской войны), действительно удивив их, что заряжается не с дула а с казённой части и нарисовал устройство затвора, заодно описав патрон и объяснив, почему «пулевидная» пуля, пройдя винтовые нарезы ствола летит дальше и точней шаровидной; мои познания в оружейном деле сообщили мне в их глазах гораздо более ощутимый вес, чем знания о всех границах и полезных ископаемых России. Братья чрезвычайно оживились. У них возникла идея наладить производство оружия, подобного арктическому. Стали убеждать меня помочь России. В мои планы не входило заниматься каким бы то ни было производством – я собирался только пофлиртовать с сексуально озабоченной царицей. Хотя, если я представляю для них интерес, надо этим воспользоваться, поэтому я дал расплывчатый ответ: мол, надо посмотреть на то, что есть, тогда отвечу. Такой ответ Орловых удовлетворил. А Григорий нас покинул, сказав, что уедет по делу.

Прошло некоторое время, мы с Алексеем о чём-то говорили, вошла дама, сопровождаемая Григорием Орловым. Алексей вскочил и поклонился ей; я понял, что это царица; она шла к нам. Я встал, сделал шаг и оказался перед ней; она подняла руку - не знаю зачем, но я тут же взял её ладонь и пожал, сказав неожиданно для всех и себя самого: «Здравствуй Екатерина!»; она чуть смутилась и немного отступила назад. Григорий не стерпел: «Однако вы забываетесь, перед вами императрица российская, было бы уместно поклониться ей и говорить поучтивей!». Я обратился к царице: «Позволь Екатерина, я отвечу Григорию Григорьевичу». – Это вышло тоном не вопросительным, а слегка покровительственным; я чуть повернулся к Орлову: «Уверяю вас, что своим простым обращением к царице я нисколько её не оскорбил, как не оскорбляю бога простым к нему обращением, к тому же я не холоп, а царский сын из могущественного государства и ни единого раза в жизни никому не поклонился, потому и приветствую царицу как равный» – Царица не дала ему ответить, она приняла мой тон, обращаясь ко мне: «Не сомневайся, брат мой, граф Орлов не думал тебя обидеть, – просто ему не доводилось бывать на встречах между царственными особами» – при этом она взяла меня под руку и повела к дивану. Мы сели рядом, а озадаченный Григорий плюхнулся в кресло своей мощной фигурой. Алексей продолжал стоять, пока царица не предложила сесть и ему. Разговор состоялся незначительный – очевидно, Орлов все мои рассказы передал ей; наверно она лишь хотела увидеть меня, чтоб получить более полное представление о странном человеке. Я понял, что все допросы впереди и не торопился выворачивать разные диковины. Царица выразила своё сожаление по поводу моей встречи с разбойниками и надежду, что этот печальный случай не помешает нашей личной дружбе и дружбе наших держав. Поскольку при мне нет посольских документов, то и ритуал их вручения не нужен; будем считать, что посол Арктики принят Российской императрицей, а как только мой костюм сошьют – меня ждут во дворце. В свою очередь я принёс извинения, что вынужден предстать перед царицей в домашнем халате. Весь разговор мы вели обращаясь друг к другу по имени и на ты. Оба Орловых не проронили ни одного слова. Царица ушла, с ней ушёл Григорий. Екатерина не была красавицей, впрочем, человека XXI века трудно удивить внешностью: красотки смотрят с экрана, из журналов, с рекламных щитов, наконец, и в картинных галереях я бывал, имею представление о классических образцах. Тем удивительнее, что она оказалась самой обаятельной женщиной из встреченных мною. И я твёрдо решил: пусть Григорий проткнёт меня шпагой, но я овладею этой женщиной!

После их ухода я обратился к Орлову-младшему: «Алексей Григорьевич, мне хорошо известны придворные интрижки, а ваш приём показал мне ваше прекрасное ко мне расположение, поэтому я очень надеюсь на вашу дальнейшую поддержку – вы могли бы предостеречь меня от неосторожных связей с низкими людьми» – Мои слова были встречены с воодушевлением – очевидно, после разговора на равных с царицей, я ещё более возвысился в глазах Алексея и ему польстило, что я не возношусь перед ним, а наоборот, признаю некоторое его преимущество.

Утром, когда Алексею понадобилось распорядиться по хозяйству, я бродил по комнатам и наткнулся на клавишный инструмент, похожий на пианино. Одним пальцем потыкал клавиши, чтоб получить представление о характере звука. Сзади подошёл Алексей и сказал, что это клавесин, потом стал объяснять назначение инструмента, но я не дал развить ему мысль до конца и обеими руками взял несколько аккордов, примеряясь к инструменту. Я ведь обучался музыке и, бывало, поигрывал. Алексей усмехнулся, видя, что его объяснения не нужны, а я ни с того, ни с сего, запел, подыгрывая: «Купила мама Лёше хорошие галоши, большие, настоящие, красивые блестящие, и хочется Алёше скорей надеть галоши». Алексей изумился, а я решил, что сделал бестактность. Вышло не так: он не ожидал моей прыти, не слыхивал таких песенок, не знал такой манеры исполнения, наконец, не понял, что такое галоши, о чём и спросил. Я объяснил. Он пожалел, что в России нет галош – сапоги б не пачкались и слугам вытряхать ковры поменее б было! И попросил повторить песенку, при чём нас и застал Григорий. Пришлось и ему рассказывать о галошах, затем снова исполнять детскую песенку. При этом я решил и Григорию выдать персональную песню, о чём ему и сообщил. – «Небось, купила мама Грише рукавички?» – Я не стал рассуждать, а спел: «Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой. Выходила на берег Катюша, на высокий берег, на крутой. Выходила, песню заводила про красавца, гордого орла, про того, которого любила, про того, которому мила». Песня была принята обоими с буйным восторгом. Несколько раз просили повторить, так что уж Григорий стал подпевать мне, явно собираясь спеть «Катюшу» Екатерине. Он только сокрушался, что песня коротка, но не мог же я дискредитировать «красавца, гордого орла», который в следующем куплете оказывается всего лишь пограничником, а Катюша и вовсе «девушкой простой»! Даже укороченную песню пришлось изменять, чтоб подошла по всем статьям, зато и успех превзошёл ожидание. Замечу, на первых порах я часто смущался, с каким восторгом воспринимались многие, довольно обычные предметы, пока не уяснил, что сии предметы обычны для меня, а для середины XVIII века они удивительны.

Тем временем принесли новые башмаки, оказавшиеся настолько впору для моих ног, что я не смог припомнить, когда ещё надевал такую удачную обувь. Нашёлся один дефект – они жутко скрипели, но, видимо, тут это никого не смущало. Затем была последняя примерка моего костюма. В общем, он был готов и сидел исключительно, оставались какие-то мелочи. Орловы сочли пиджак куцым кафтаном, а для брюк даже слов не нашли. Подивились они разным мелочам, например, пуговицам на сорочке. Вечером предстоял ужин у царицы и братья, закончив обед, принялись наряжаться. Я оделся гораздо быстрей Орловых, причём, без помощи лакея. Окончательно поразил я их тем, что отправился во дворец без парика и безо всякого головного убора, отражая апрельский закат своей лысиной. Уже в карете Григорий спросил о моей фамилии – до сих пор я её не назвал, а при дворе меня необходимо представить. Я решил в пику Орлову, именуемому по царю птиц, назваться по царю арктических зверей, а верней – царю всех сухопутных зверей и представился Медведевым.

Выйдя из кареты, я не мог понять, куда мы приехали. В пути за разговорами не удаётся следить за дорогой, да и город мне совсем незнаком – если постоянно не следить за поворотами кареты, то ни за что не догадаться, куда попал. Видя мою растерянность, Алексей объяснил, что мы не в Кремле, а в Головинском дворце. – «А, это в Лефортове?» – оба брата вновь подивились моим знаниям. Позже я узнал, что царица обретается попеременно то в Кремле, то в Головинском дворце.

На ужине я был угнетён церемониями – не успевал распробовать, как лакей утаскивал блюдо, тогда плюнул на этикет и, лишь заметив устремление выхватить очередное блюдо, сказал: «Извините, любезный, я ещё не распробовал, пусть стоит тут!», - изрядно перепугав тем лакея и вызвав веселье за столом. Приглашённых было немного; после моей реплики отчуждение было преодолено. Поняв, что я отличаюсь только своим нарядом, публика принялась меня расспрашивать и ужин стал превращаться в вечер вопросов и ответов. Поначалу спрашивали дамы, первые вопросы были наивны, после подключились мужчины, в большинстве немолодые, как я узнал позже – главные государственные деятели; был и один священнослужитель. Мне предстояло выдать этим господам правдоподобный рассказ, вместе с тем следовало покорить сердца дам, а с ними и Екатерину. Вопросы задавались хаотично и это могло сбить меня с толку, поэтому я предложил им рассказать всё по порядку. У меня было достаточно времени обдумать свой рассказ, был и опыт – с Алексеем, потом Григорием Орловыми. Я кратко рассказал об Арктике, о плаванье по морю уже начинающему замерзать в конце сентября, о езде на собаках, оленях, лошадях. Затем подробно описал плаванье во льдах, гибель одного из двух кораблей. Долго объяснял преимущество ездовых собак перед оленями и лошадьми. Тыща вёрст по снежной пустыне – дальше чем отсюда до Петербурга, причём ни одного постоялого двора с сеном и овсом. А коль приходится везти корм с собой, то самый выгодный – сушёное мясо. Дамы не могли поверить, что каждая собака тащила в упряжке груз до пяти пудов. Меня поддержали мужчины, все бывалые охотники, знающие, как трудно удержать собак на поводке. Рассказал я и о жестоких способах выживания, описанных покорителями Северного и Южного полюсов – Пири и Амундсеном. По мере поедания кормов сани в пути освобождаются и ставшие лишними собаки утилизируются: ослабевших убивают и скармливают остальным. Я подробно рассказал о постройке снежного дома, о приготовлении пищи на спиртовке, описал одежду из меха оленя, песца, медведя, спасающую от лютой стужи, сильного ветра, пурги. К полночи при неугасающем внимании слушателей я успел добраться до среднего течения Енисея. Лихие люди напали на нас ночью на привале, убив многих и увезя много ценностей. После этого ехали скрытно, инкогнито, поэтому о нашем посольстве ничего не известно. О езде на лошадях мои слушатели знали лучше меня, поэтому, чтоб не оплошать, путь от Енисея я описал кратко, утопив на переправе через уральскую реку всех своих спутников. Кульминацией было ограбление на Владимирской дороге перед самой Москвой.

Мой рассказ длился несколько часов и меня готовы были слушать ещё, но тогда речь зашла бы об Арктике, а я не был готов описывать мифическую страну перед людьми, знающими государственные дела лучше меня. Выручила царица, потребовав дать мне отдых. Перед отъездом ко мне подошёл священнослужитель и просил посетить его в Симоновом монастыре, где архимандритом был его близкий друг. Я принял приглашение, а Алексей сказал, что это митрополит Дмитрий Сеченов, он короновал Екатерину и был возведён ею в сан митрополита.

В НАЧАЛО